Есть в моей трудовой книжке запись от 30 января 1956 года — «За достигнутые геологические результаты выдана денежная премия в размере 3-х месячных окладов». Это самая дорогая и памятная для меня премия: тогда сохранялись еще сталинские порядки, премии давали редко, и за реальные результаты труда. Это позже придумали разные формальные показатели, а в горбачевские времена можно было вообще не работать, но «грамотно отчитавшись», получать премии.
Я в то время работал в Геофизической экспедиции треста «Средазцветметразведка», руководителем партии № 7, которая попутно занималась поисками урана на объектах треста. Тогда еще не были открыты крупные урановые месторождения в Узбекистане. Разрабатывались даже небольшие рудоуправления, а все организации, ведущие геологические изыскания, должны были попутно искать уран. И вот ранней весной 1955 года в Ташкент приехал наш сотрудник Юрий из Ошской геологоразведочной экспедиции, работавшей в горах Киргизии. Он сообщил о находке крупной радиоактивной аномалии, привез несколько образцов. Представьте себе наше состояние: это ведь не какая-то мелочь, «точечная» аномалия, которых по десятку в год находили. В нашей лаборатории мы быстренько провели необходимые исследования, чтобы окончательно убедиться, что имеем дело с ураном, и захватив пару образцов, пошли к начальнику экспедиции. Начальник был превосходным человеком, но несколько непредсказуемым, или, как тогда говорили, с придурью. Он с утра был в скверном настроении: полевые работы разворачивались с отставанием от графика, некоторые геологи, выехав в поле, вспоминали о чем-то недоделанном или забытом в Ташкенте, и он подписал приказ, запрещавший кому бы то ни было приезжать в город без его личного разрешения. Слушать он нас не стал, а пообещав наказать Юрия за самовольный приезд, а меня — за слабую воспитательную работу в коллективе, отправил писать объяснительные записки. Начальник ведь не мог наложить взыскание, не получив от виновного письменного объяснения. Объяснений писать мы не стали, а поехали в трест к Главному геологу, который нашими сообщениями заинтересовался: ведь к подобному типу относится колоссальное по запасам месторождение урана в штате Колорадо в США. В тот же день в тресте состоялось производственное совещание, где было решено дать оценку выявленному рудопроявлению за счет внутренних резервов треста. В разные службы пошли указания. Мне было поручено на месте обеспечить необходимые геофизические исследования. А наш начальник не только отказался от идеи дать нам по выговору, но и выделил нам новенький «ГАЗ-51» с лучшим водителем экспедиции. И через два дня мы с Юрием и рабочим, студентом-практикантом, загрузив в машину палатки, снаряжение, аппаратуру, уже ехали на объект. В экспедиции Оша догрузили снаряжение, взрывчатку, взяли нескольких рабочих и выехали на аномалию. Дорога была только до животноводческого колхоза, дальше 60 км ехали по целине, руслу небольшой речки, взорвав несколько мешавших проезду скальных выступов. На аномалии уже находились несколько геологов из Ошской экспедиции. Вскоре прибыло пополнение и геологам, и геофизикам, подъехал топографический отряд. И через пару недель на объекте работала уже небольшая партия — человек 25 геологов, геофизиков, топографов, рабочих разных профессий. Большинство не были знакомы друг с другом, но быстро сложился дружный, работоспособный коллектив. Ведь ничто так не сплачивает людей, как общая цель. Начальника, как такового, у нас не было, все руководство осуществлял старший геолог Геннадий, давно работавший в этих местах. Каждый вечер проводилось производственное совещание, рассматривались итоги работы за день, намечалась программа на следующий. Работали без выходных, полный световой день. А работа предстояла большая: изучить выход песчаника, отобрать пробы, проследить канавами его продолжение под наносами, провести геологическую съемку окрестностей, нанести на карту все водоисточники — родники, колодцы, отобрать пробы воды для радиохимического анализа, на закрытых наносами участках провести эманационную съемку — весьма эффективный метод поиска залежей радиоактивных руд, основанный на определении в почвенном воздухе концентрации радиоактивного газа — радона.
Жили в палатках, питались из общего котла. Каждый месяц «сбрасывались» на питание, деньги вручались экспедитору, обязанности которого на общественных началах исполнял водитель нашего грузовика. Ему нередко приходилось ездить в Ош попутно закупать продукты в магазинах, овощи, мясо — на базаре. Обеды готовила повариха, жена одного из рабочих-канавщиков. На кухне всегда были чай, хлеб, холодное мясо, чтобы взять с собой, если уходишь надолго.
Там в изобилии водились кеклики — горные куропатки. У некоторых были ружья, но охотой специально не занимались — не было времени. Иногда, между делом, кто-нибудь подстреливал пару-другую кекликов на ужин. Была и у меня тульская двустволка 16-го калибра, купленная в Ташкенте. Тогда для приобретения гладкоствольного охотничьего оружия не надо было никаких справок и разрешений, продавалось оно, как и боеприпасы, свободно. Лет 40 ружье это никого не интересовало, висело у нас на стене над кроватью. А в эпоху Горбачева его взяли на учет в милиции, а затем просто отобрали. В «новые времена» торжественно объявили, что наконец-то граждане России получили право приобретать огнестрельное оружие для самообороны. От кого?..
В соответствии с «правилами безопасности при геологоразведочных работах» было у нас и боевое оружие, но карабин с патронами так и пролежал бы в палатке Геннадия, если бы не такой случай. Один геолог очень быстро вернулся с маршрута. Что случилось? Паланга встретил. Паланг — местное название снежного барса. Это «кошечка» солидных размеров, хоть и поменьше нашего тигра, живет в горах и довольно редка. Рассказал геолог: шел как обычно, глядя под ноги, поднял глаза — а перед ним на каменной плите лежит паланг. А у него всего «оружия» — складной ножичек для точки карандашей, да геологический молоток... Зверь и человек с минуту смотрели друг на друга, а затем паланг попятился — и словно растаял в воздухе. Геннадий объяснил: «Зря напугался, паланг на человека не нападает, не было такого случая». Геолог резонно заметил: «Ты это знаешь, я знаю, а знает ли паланг? Нет, теперь без карабина ни шагу». А наш конюх-киргиз из колхоза, где арендовали лошадей, взмолился: «Генка, дай карабин, вечером принесу шкуру паланга!». Уговорил, взял оружие, ушел в горы. Вернулся поздно вечером, без шкуры, не истратив ни одного патрона. А геолог стал брать с собой на работу карабин, но скоро отказался от лишней тяжести.
Случилась и «романтическая» история. У Геннадия была жена Марина, тоже геолог, некрупная женщина, блондинка с голубыми глазами. Она очень плохо переносила горное солнце: облезала кожа на лице, руках, кровоточили ногти. Не помогали ни широкополая белая войлочная шляпа, ни наклейки из бинта на носу. Но она стойко переносила невзгоды, доже подшучивала над собой: «Меняю кожу, как ящерица». И молодой геолог Вано, видный парень с кавказским темпераментом, влюбился в Марину. На работе они не встречались, а в столовой Вано всячески ухаживал за ней, подавал блюда, с поварихой ругался: «Не клади это, положи вот то». Всерьез это никто не воспринимал. А однажды днем Геннадий вернулся с маршрута, привел с собой лошадь Вано: «Вано не приходил? Куда же он делся?» А перед этим было похолодание, многие простудились, не ходили на работу. И Вано подбросил Марине в палатку записку: «Ты больная, я больной, приходи ко мне домой, вместе будем стрептоцид глотать». Встретились Геннадий и Вано на тропе, поговорили о делах. Затем Геннадий спросил: «Чего это ты вздумал моей жене записки писать?». А Вано спрыгнул с лошади — и в кусты. Пришел лишь к вечеру: «Я боялся, Генка злой, ревнивый, чуть молотком меня не убил, еле спасся». А Геннадий: «Чего врешь, я не кричал, молотка в руках не держал...» Видим, ребята распетушились, развели их. Подошла расстроенная Марина, бросила злосчастную записку. Тут окончательно все свели к шутке: Вано, оказывается поэт, а мы и не знали. Жизнь пошла своим чередом, только водитель наш посмеивался: «Ты, Вано, женщину домой приглашаешь, а какой у тебя дом? Посмотри, как ты палатку свою криво поставил».
Осенью работы стали сворачивать, морозы по ночам были до минус десяти, жить в не отапливаемых палатках становилось не очень приятно. И к ноябрю все работы были закончены, а к Новому году сдали отчет. «Колорадо» в тех местах не оказалось, так что дырявить пиджаки для орденов и лауреатских медалей не пришлось. Но эманационной съемкой была выявлена залежь переотложенной руды — конус выноса речки, размывавшей когда-то месторождение. Залежь вскрыли канавой глубиной около 3-х метров, произвели опробование. Вторичные минералы урана под действием ультрафиолетовых лучей светятся ярким, зеленоватым светом. Спустишься вечером в эту канаву, включишь «Полюс» — прибор, дающий ультрафиолет — и на стенках канавы вспыхивает причудливый узор, словно нарисованный светящейся краской. Незабываемое, фантастическое зрелище. Отчет передали Майлисайскому комбинату. Следующей весной они завезли экскаватор и за лето вывезли эту руду. Майлисай известен еще с дореволюционных времен, там добывали озокерит для медицины, а в 40-х там обнаружили уран. Построили рудник, возник благоустроенный городок. А когда рудник закрылся, там возвели электроламповый завод: зачем бросать городок, ставший малой родиной для многих людей? Жизнь в таких «закрытых» населенных пунктах вспоминается как сказка. Я не раз бывал в Табошаре на севере Таджикистана. Асфальтированные или выложенные брусчаткой улицы, ровные тротуары, масса цветов. Дважды в день по улицам проходили поливо-моечные машины. В магазинах изобилие продуктов — десятки сортов колбас, сыров, в том числе, знаменитый «Рокфор». Московские прилавки в сравнении с ними казались бедными. В штучном отделе гастронома ни продавцов, ни контролеров, покупатель сам берет нужное, деньги оставляет на столике, если надо, берет сдачу. Недостачи никогда не было. Что, там люди были особенные? Да нет, горняки, геологи, учителя, врачи. Никто их специально не выбирал... Люди, в массе своей, ведут себя в соответствии с условиями, в которые поставлены властью. Скажете, что это для избранных? Верно, не везде было так. Но почему люди, выполняющие тяжелую и небезопасную работу, не должны иметь привилегий? И кто входит в число «избранных» сейчас и тогда?