Уходя все дальше от лихолетья 1941-1945 годов, послевоенные поколения все меньше слышат вживую рассказы непосредственных участников тех страшных событий. Люди среднего возраста еще помнят встречи с ветеранами, а в настоящее время молодежь узнает о войне, в основном, из учебников, фильмов, телепередач, созданных на основе записанных воспоминаний, кадров военной кинохроники, из уст очевидцев же — крайне редко. Практически не осталось тех, кто принимал участие в боевых действиях, а вслед за ними уходят уже и дети войны...
О скольких ветеранах Великой Отечественной войны, живших и ныне живущих здесь, за многие годы было написано в нашей «районке» — «Трудовое слово» (ранее «Сихотэ-алинский рабочий»), сколько воспоминаний о войне опубликовано с их слов. Рассказы о сотнях судеб прошли через газетные полосы. Просматривая эти материалы в архивных подшивках, хотелось бы все из них повторно напечатать, но, понятно, что такой возможности у нас нет. И все-таки некоторые отрывки из воспоминаний фронтовиков и участников трудового фронта представляем читателям.
Николай Георгиевич Лапаев: «Наш батальон вел боевые действия севернее г. Станислава (Ивано-Франковска). Мы заняли высоту, комбат дал команду закрепиться. Немцы нас обстреливали со всех орудий и навесным минометным огнем. Много наших здесь полегло, остались единицы. Когда обстрел немного прекратился, я приподнялся, а тут очередной взрыв, меня ранило в голову, я потерял сознание. Очнулся от того, что меня тряс боец, помню, что звали его Петром. Он перевязал мне голову бинтом, хотя и сам был ранен в руку. Я тоже попробовал его перевязать, но потерял сознание. Снова очнулся уже в руках санитаров. Дали побольше водки, хотя я раньше ее не пил, поверх старых бинтов наложили новые и с группой раненых отправили в армейский госпиталь в г. Санок вблизи границы с Польшей. Около месяца пробыл в госпитале, один осколок из головы вытащили, второй остался, его позднее вытащил Геннадий Горбунов из Бодайбо. За этот бой я был награжден орденом Красной Звезды, но получил я его только в 80-х годах в Дальнегорске.
В ноябре 1944 года после госпиталя меня направили в школу младших командиров 113-го армейского запасного полка 1 -й гвардейской армии 4-го Украинского фронта. По окончании занятий присвоили звание старшего сержанта и направили в 876-й стрелковый полк командиром отделения. Наша часть подходила к границе СССР, Чехословакии и Польши. Увидели пограничный столб, обрадовались и бросились к нему. А тут немцы по нам открыли огонь. Шли по Чехословакии. Большие и тяжелые бои были под г. Моравска-Острава. В боях за г. Оломоуц от моего отделения в живых осталось 3 бойца, нас оставили на отдых. Здесь мы и встретили Победу. 8 мая 1945 года рано утром, только небо начало сереть, услышали частую стрельбу. И тут бежит боец с криком: «Братцы, победа!» Все стало ясно. Быстро собрались на площади и открыли огонь из автоматов, винтовок, пистолетов, пока не сожгли все патроны. Потом командиры поздравили нас с победой. Во дворе выставили столы, принесли буханки хлеба, связки колбасы и выставили бочки с вином... Началось гулянье, все здесь были равны, все радовались победе. Моя двухлетняя дорога войны была закончена, за это наградили медалью «За победу над Германией».
Федор Измайлович Улитин: «Перед Отечественной войной было много шуму: «Зададим врагу, на своей земле воевать не будем», мы, мальчишки, так и верили. Мне было 16 лет, учился в школе, ходить в которую надо было за 10 км, так называемая ауэрбаховская школа № 42 на руднике соседнего района.
У нас тогда радио не было, а на Ауэрбахе был радиоузел, мы туда ходили узнавать новости. Кто-то ездил в город Серов, там слушали радио, газеты привозили. Так и имели сведения. Энтузиазм разгромить врагов был большой, с начала войны военкоматы осаждали добровольцы. Думаю, что в западных районах такой эйфории не было, потому что, когда война началась, к нам хлынула волна так называемых самобежцев. И бежали все какие-то не рабочие люди. Из нашей школы все мужчины-учителя ушли на фронт. Из эвакуированных набрали учителей, русский язык и литературу нам преподавала женщина, очень плохо говорящая по-русски, с сильным еврейским акцентом.
Когда я учился в 9-м классе, 1 января 1943 года получил повестку в военкомат, и — в армию, а в мае моего отца забрали. Сначала были разговоры, что спецпереселенцев, таких, как мы, раскулаченных, призывать не будут. А потом стали брать. Оказывается, еще в декабре 1940 года вышло постановление правительства о реабилитации всех ранее раскулаченных. Я об этом узнал только в 2004 году. Вот такая ситуация, что здесь я получил звание реабилитированного. Хотя, если в 1930 году мне было 5 лет, и я не имел никакого личного имущества, кроме, как говорится, своих штанишек, как меня можно было считать раскулаченным? Случай, к этому относящийся. В конце июня 1943 года на Курской дуге в преддверии большой битвы бросили клич: «Все в коммунисты!» Все, в том числе и я, стали писать заявления о приеме в партию. На передовой слышно было, как выкрикивали по фамилиям, вызывали в тыл, где в овраге заседала партячейка, и там принимали в партию. Меня не вызвали. Когда стемнело, ко мне в окоп пришли полковник и наш командир роты. Но полковник был в солдатской одежде, на погонах у него просто были нарисованы химическим карандашом 3 звездочки больших. Он оказался то ли комиссаром, то ли... ну, не знаю, в общем, главным по партийным делам. И он мне сказал: «Ты не обижайся, мы тебя не вызвали потому, что тебе нет 18 лет, и не можем принять в партию». А вот воевать, значит, можно было. 18 мне исполнилось в сентябре.
На фронт я попал сразу, привезли наш эшелон, выгрузили. Был там приемный начальник в чине капитана, заскочил на ступеньку вагона-теплушки и распорядился: все, у кого фамилия начинается согласно алфавиту до буквы «л» включительно, идут налево, а у кого после «л» — направо. Был у меня знакомый из соседнего поселочка Николка Лазаренко, мы его звали по отчеству — Петрович, он такой основательный паренек, как старичок, поэтому его так звали. И надо нам в разные стороны идти. Я говорю: «Да ты что, Николка, ты чего туда идешь, вон смотри, Дубский пошел направо, и Валеев, ну, пошли со мной». А он: «Ну как, приказ же». Вот мы и расстались. После войны его мать приходила ко мне домой два раза, просила: расскажи, как ты последний раз видел Николку.
Самые сильные бои были именно во время Курской битвы. Я был участников танкового сражения на Прохоровском поле. Там скопилось огромное количество танков. Наши самолеты бомбили все это скопище без разбора — свои или немцы. Это продолжалось трое суток. Земля дрожала. Такую психическую нагрузку не все могли выдержать.
После окончания Прохоровского побоища мы своей дивизией проходили через это поле. Танки, и наши, и немецкие, были перевернуты вверх гусеницами, некоторые дыбом стояли, кое-где трупы обгорелые, и еще полуживые. Зрелище не для слабонервных, и почти всех рвало, как я сейчас понимаю, даже и не от вони, этой гари пороховой, гари трупов, а именно от психической нагрузки. Бегал старшина с канистрой водки, всем давал: «Хлебни водочки, хлебни». Ну вот, хлебнул, вроде бы осело.
Меня ранило 8 августа 1943 года, уже подходили к Белгороду...»
Николай Александрович Вовк: «Нас человек 80 тетюхинцев отправили во Владивосток. А там собралось еще тысячи 3 призывников со всего края. В 3 часа ночи построили: «Рассчитайсь на первый-второй!» Первых — в эшелон и на фронт. А вторых номеров, куда и я попал по расчету, направили в село Ленино Еврейской автономной области. Стояли мы на границе, на фронт рвались, конечно. За это время 18 раз по тревоге грузились в эшелон и... отбой. Остаемся на границе, потому что в любое время Япония могла напасть.
На рубежах оставались не зря, Япония развернула военные действия. 9 августа 1945 года в составе 2-го Дальневосточного фронта пересекли границу Манчжурии и пошли в направлении городов Лахасус, Дзямусы, Фугдин до Харбина. Японцы сопротивлялись отчаянно. Правда, и драпали потом здорово, что не успевали, порой, их догонять. Особенно упорные бои шли под Дзямусы и Фугдином, очень много там полегло пехотинцев, артиллеристов, 2 батареи мы потеряли. Города были укреплены высокими, шириной 3-4 метра, насыпями из дерна, а по краям специальные непробиваемые башни, снаружи бетонированные, внутри -толстый слой резины, и снова бетон. Обычный артиллерийский снаряд для них — что слону дробина. У нас на вооружении были подкалиберные снаряды, с их помощью и рушили вражеские сооружения. В этих башнях сидели прикованные цепями стрелки-смертники, обеспеченные боеприпасами, едой и питьем. Им нечего было терять, они напивались и, как сумасшедшие, лупили очередями по нашим, бросали гранаты.
Был я помощником командира взвода управления разведки, в задачи которого входило обнаружение цели противника.
Для этого у нас были стереотрубы, работали связисты, радисты. Мы готовили данные для стрельбы и передавали артиллерии, пушки от нас стояли на расстоянии 16 км, они подавляли огневые точки противника. И вот как-то раз меняли мы позицию для наблюдательного пункта. Идем, слышу крик: «Помогите!» по-русски. Снимаю треногу стереотрубы, чтобы кому-нибудь передать и пойти помочь. Но командир отдает приказ бойцу Лежнину узнать, в чем дело, а меня — на замену наблюдательного пункта. Солдат отошел, и минут через 7 раздалась автоматная очередь, его почти пополам пересекло. А однажды на пункте наблюдения я забылся и встал в полный рост. Тут же — пуля в каску, хорошо, не прямое попадание, по касательной, но 6 дней ничего не слышал, такой силы был удар. Ранений больше не случилось, судьба, видать, хранила«.
Валентина Матвеевна Поддуева. С начала войны в Днепропетровске, как и многие другие девчонки, устроилась в госпиталь. После в эвакуации в Буденновске работала в пожарной охране, на посту стояли посменно, по 12 часов, и пост был ответственный — водокачка. А потом поехала рыть окопы, под Армавир. Миниатюрной девушке работа давалась очень тяжело. Но кому тогда было легко? Спустя полгода, посмотрев на ее намозоленные руки, начальник части распорядился, чтобы она занялась своей профессиональной деятельностью. Она снова взяла в руки ножницы, ручную машинку для стрижки волос, обрабатывала головы, следила, чтобы не было вшей.
Оборонной промышленности нужны были рабочие руки, и скоро Валентина завербовалась на авиационный завод в Куйбышев. Там, опять же по 12 часов, работала на участке, где обшивали плоскости самолетов.
А в феврале 1943-го Валентина Матвеевна ушла добровольцем на фронт. Курско-Орловская дуга, 70-я армия, 4-й отдельный воздушный полк, 885-й БАО (батальон аэродромного обслуживания), полевая почта 74474. Эти цифры впечатались в память навсегда.
Они заходили в освобожденные от немцев населенные пункты (Ржав, Поныри — названия помнятся по сей день), и эти картины — разрушенных деревень, убитых и повешенных жителей — спустя много лет стоят перед глазами. Жили в землянках или квартировали у местных жителей (Валентина Матвеевна вспоминает, что размещались даже в доме, где бывший хозяин был при немцах сельским старостой).
На Курско-Орловской дуге и под знаменитой Прохоровкой было настоящее пекло. И хотя она, женщина, не принимала непосредственного участия в танковых или авиационных сражениях, в Великой Победе есть и ее вклад. «Я не выделялась, но делала любую работу -и хозяйственную, и дежурства по части, по казарме. Только чтобы приблизить Победу. А в том, что война кончится, мы победим и будем жить хорошо, был уверен каждый из нас», — сказала Валентина Матвеевна.