2 июня — это самый долгий день в году. В 1941-м этот день пришелся на воскресенье — выходной.
Для получения максимально возможного числа жертв среди мирного населения бомбардировка днем в воскресенье была оптимальным вариантом: теплый солнечный день, люди отоспались после тяжелой трудовой недели и вышли на улицы, в сады и скверы погулять с детьми.
11-12 часов — это как раз то время, когда дворы и улицы заполняются мамами с колясками...
...Широкомасштабное перебазирование авиагрупп люфтваффе на приграничные с СССР аэродромы началось 12-15 июня. А еще 10 июня верховное командование вермахта довело до командующих армиями точный день и час наступления: «В 13.00 21 июня в войска будет передан сигнал «Дортмунд». Он означает, что наступление, как и запланировано, начнется 22 июня, в 3.30 утра, и что можно приступать к открытому выполнению приказов».
...В 4.00 утра немецкие бомбардировщики прогревали моторы, и взлетали, сопровождаемые истребителями. Танки опрокидывали пограничные столбы с табличкой «СССР», и следовали на восток. Началась война.
Спрашивается: как должны были развиваться события с нашей стороны? В 11 часов утра бомбы падают на мирно отдыхающие города. В 12 часов нарком обороны отправляет в округа директиву: «Ввести в действие план прикрытия». В течение двух часов приказ доводится до всех частей. Еще один час на то, чтобы прогреть моторы уже советских самолетов и подвесить к ним бомбы. Не позднее 16.00 авиация готова выполнить задачи по плану прикрытия: «... нанести одновременный удар по установленным аэродромам и базам противника, расположенным в первой зоне, до рубежа Инстербург, Алленштайн, Варшава, Демблин...»
Сил Красной армии хватило бы, чтобы перемолоть и вермахт, и люфтваффе, ан нет, не вышло.
Тема поражений Красной армии летом 1941-го года до сих пор вызывает в народе болезненную реакцию. Люди не понимают, как и почему можно было потерпеть столь сокрушительные разгромы от немцев.
Уж сколько причин было напридумано, чтобы хоть как-то смазать, подсластить ту горечь, которую непременно испытываешь 22-го июня, который Госдума прозвала Днем памяти и скорби. По кому скорбим, ясно, а что помним-то?
Маршал Жуков пишет: «Мы не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день мощными компактными группировками на всех стратегических направлениях с целью нанесения сокрушительных рассекающих ударов».
А чего же они тогда ждали? Ласкового похлопывания по попе? Даже в газетах «Известия» и «Правда» публиковались карты со стрелочками, обозначавшими продвижение немецких войск по Европе, и подробно рассказывалось как про «мощные ударные группировки», так и про «сокрушительные рассекающие удары» — ведь Гитлер везде применял одну и ту же стратегию. Или начальнику Генштаба Красной армии читать газеты было недосуг?
И что это значит: «такая масса бронетанковых и моторизованных войск»?
В феврале 1941-го года в Красной армии уже числилось 34 тысячи гусеничных тягачей и 201 тысяча грузовиков, более 20 тысяч танков, не считая легких и плавающих, а число самолетов превосходило всю авиацию противника и союзников, вместе взятых.
Одна советская танковая дивизия по своей огневой мощи почти в два раза превосходила немецкую, а по весу совокупного залпа — в семь раз. И что? Мы могли — могли! — вести стратегическую оборону по всему фронту, сдерживая гитлеровцев, уничтожая врага, но не хватило тяму у наших стратегов. Просто зла на них не хватает!
Практически вся техника и тяжелое вооружение войск западных округов были утрачены — 11,7 тысяч танков, 19 тысяч орудий и минометов, более миллиона винтовок и пулеметов. Немцы, обойдясь весьма скромными потерями, заняли огромную территорию, воспользовавшись десятками складов, где одного топлива им досталось 50 тысяч тонн («Военно-исторический журнал» № 8 за 1966 год).
Об этом писал и начальник генштаба вермахта Ф. Гальдер: «Около одной трети расхода горючего было покрыто трофейными запасами»...
До сих пор «наши» и «не наши» историки спорят, доказывают друг другу, что и как было с началом Великой Отечественной. Не будем перелопачивать все доводы и многочисленные аргументы обеих сторон, однако, так или иначе, существуют два вопроса, на которые ни один официальный историк не может дать внятного ответа.
Во-первых, ни 21 июня 1941 года, ни на следующий день четыре слова «ввести в действие план прикрытия» так и не прозвучали, не поступило такого приказа в штабы западных военных округов. А ведь план прикрытия мобилизации и развертывания — главный и необходимейший с началом войны! Однако все эти многостраничные планы с грифами «Совершенно секретно», «Особой важности», «Экземпляр единственный» так и не были востребованы. Первое боевое распоряжение командования Западного фронта было очень коротко и не содержало никаких упоминаний о плане прикрытия: «Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю: поднять войска и действовать по-боевому» (отправлен 22 июня 1941 г. в 5 часов 25 минут).
Во-вторых, почему первым днем мобилизации было приказано считать 23 июня 1941 года (приказ был подписан М. Калининым 22 июня)? Это абсолютно невозможная, невероятная ситуация! Такого не было нигде: Германия и Польша, Франция и Финляндия, Италия и Бельгия — все эти страны начали мобилизацию за несколько дней или даже за несколько недель до начала войны! СССР тут — единственное исключение. А ведь мобилизационные мероприятия первого дня, «дня М», были расписаны по часам. И каждый час задержки дарил противнику огромные преимущества, оборотившиеся для нас невосполнимыми потерями... Как это вообще можно понять?
Тема обширна, фактов множество, но их интерпретация постоянно отходит от истины, или обеляя верховное командование РККА, или очерняя. Вот и я не стану претендовать на судейство. Да и что толку? Былое не исправить, как бы ни хотелось. Можно, конечно, представить прошлое в отлакированном виде, но ведь правда от этого не изменится, верно? А уж какова она, пусть каждый решит сам для себя. Лучше послушаем очевидцев тех скорбных и странных, позорных и героических дней.
«...Утром 23 июня нас обстреляла немецкая авиация. Танки у нас были новейшие, все до единого Т-34 и КВ. Мы прятались по лесам. В это время нашим батальоном еще командовал капитан Рассаднев, но с полудня 23 июня я его уже не видел, потому что по нескольку раз в этот день мы разбегались, кто куда...» (С. А. Афанасьев, 4-я танковая дивизия, 6-й мехкорпус, Зап. фронт).
«24 июня в районе Клевани мы собрали много горе-воинов, среди которых оказалось немало и офицеров. Большинство этих людей не имели оружия. К нашему стыду, все они, в том числе и офицеры, спороли знаки различия. Бегущие с фронта обстреливали тех, кто пытался задержать паникеров...» (К. К. Рокоссовский, «Солдатский долг»).
«...Мимо сплошным потоком двигались автомашины, трактора, повозки, переполненные народом. Мы пытались останавливать военных, ехавших и шедших вместе с беженцами. Но никто ничего не желал слушать. Иногда в ответ на наши требования раздавились выстрелы. Все перемешалось и валом катилось на восток...» (Гречаниченко, в то время начштаба 94-го кавполка 6-й кавдивизии Зап. фронта).
«...Тревожное настроение, паника, беспорядки, бестолковая и ненужная эвакуация с каждым днем и часом все больше увеличиваются. Большинство работников облисполкома и парторганов со своими семьями уехали. Закрылись нарсуды, облсуд, облпрокуратура, облздрав, профсоюзы. Тюрьма ликвидировалась, милиция работает слабо...» (Доклад военного прокурора Витебского гарнизона т. Глинка от 5 июля 1941 г.).
И все-таки нельзя те дни изображать лишь в черных тонах, ибо на общем, неприятном и «некрасивом» фоне еще ярче выделяются героизм и мужество, проявленные теми советскими воинами, для которых честь, долг и присяга не стали пустыми звуками.
Вспомним Брестскую крепость. Некоторые доты Брестского укрепрайона сражались до конца июня. Немцы уже заняли Минск, а в это время 3-я рота 17-го пулеметного батальона удерживала четыре дота на берегу Буга! Бетонные перекрытия выдержали все артобстрелы, и только получив возможность окружить доты и проломить их стены тяжелыми фугасами, немцы смогли подавить сопротивление горстки героев.
Вспомним пограничников, принявших на себя первый удар. Вспомним танкистов, отстреливавшихся до последнего снаряда, и сгоравших в своих машинах.
Нам есть, что помнить и о чем скорбеть в самый долгий день лета. Особенно памятуя, что в том же 41-м мы не сдали Москву. А после был Сталинград. И Курская дуга. И штурм Берлина. И — Победа.